«Есть ощущения сердца»

Это интервью Борис Александров дал Тамаре Епериной, корреспонденту «Радио России».
После ухода великолепного артиста каждое слово его, каждое действие воспринимаются чуть!чуть как завещание.
Эта досадная мелочь была совсем не ко времени – куда-то запропастилась подставка под микрофон. Пока я суетливо и безуспешно пыталась как-то пристроить его на долгий разговор, Борис Владимирович взял карандашницу да и «погрузил» в нее микрофон.
- Вот Вам «подставка». Все слышно? Не фонит?
- Все хорошо, спасибо!
- Господи, да хорошим людям всегда дается! Только, извините, я много курю. А еще мы будем говорить и пить чай. Но мой! Мне подарили. Очень хороший чай.
…Теперь слушаю наш разговор – под сигаретный дым, вкусный чай и понимаю: эти 76 минут и 26 секунд – в копилке моих счастливых часов.
На премиях не циклился
- Борис Александров, актер Ульяновского драматического театра, народный артист России, лауреат Государственной премии, лауреат премии Николая Рыбакова… – Какие-то отметины, какие-то премии, они, возможно, важны, чего там говорить. Но внутренне я бы сильно на них не циклился. Надо поскорее об этом забывать и идти вперед. Хотя с возрастом все страшнее становится. Я вот Михоэлса недавно перечитывал. Он говорит: все тяжелее и тяжелее переступать порог сцены. Из-за кулис – на сцену. Вот что там? Груз ответственности, комплекс силы или еще что? Есть вот что – переступить и в очередной раз, я бы не сказал что-то доказывать, но интересное что-то зрителям открывать.
«Я был щенком, который ничего не понимал в жизни»
- В 1971 году, после окончания ГИТИСа, я сюда приехал и остался.
- После ГИТИСа… В Ульяновск… – После ГИТИСа. В Ульяновск. Непонятно, да?
- Просто нетрудно представить молодого человека с амбициями и с желанием начать свой сценический путь в столичном театре.
- Да нет, что Вы. После окончания ГИТИСа я был щенком, который ничего не понимал в жизни. Мне хотелось работать в театре, вот и все.
А так как у меня амбиций больших никогда не было, и сейчас, кстати, нет, слава Богу, я даже и не думал, что меня кто-то там в Москве оставит. Может, я внутренне трус какойнибудь? У нас очень интересный был курс – сложный, неоднозначный. Мы, правда, очень редко встречаемся, кто-то уже из жизни ушел. Печально.
Никогда не хотел сыграть вождя
- Семидесятые годы. Расцвет всего советского, и идеологии в том числе. Но и в семидесятые настроения в театральной среде разные. Как Вы тогда себя ощущали?
Все было понятно?
- Я ничего не понимал. И я до сих пор не понимаю, слава Богу, ничего.
И, может быть, чем меньше я буду понимать в каких-то вещах… Все равно есть ощущения сердца, и все. Но жизнь в семидесятых была не так политизирована, это точно. Идеология, конечно, существовала. Мы в нее не лезли. Она нам была не интересна. Но и деться от нее, тем более на родине Ленина, было некуда. У нас обязательно каждый сезон в театре выпускался спектакль на ленинскую тему. Я всегда играл оппонентов Владимира Ильича – так получалось, – которые с ним постоянно о чем-то спорили.
- И Вы не без удовольствия играли роли оппонентов Ленина… – Вы понимаете… 0-ля-ля-ля… (задумался). Нас держали под каким-то колпаком и выборочно давали какуюто информацию. Поэтому я не стыжусь, что был приверженцем Владимира Ильича. Понимаете? До какого-то времени его портрет висел у меня в комнате, напротив театра, в «Кошкином» доме, где я жил. Мне трудно было играть его оппонентов, но я должен был находить какие-то внутренние вещи. И я не могу сказать, что мне доставляло большое удовольствие сражаться с молодым Ульяновым, но я никогда почему-то не стремился и вождя сыграть. Ну не хотелось.
Когда стали вскрываться какие-то вещи, когда распахнули фонды архивов… Не могу сказать, что я сразу все это принял, и до сих пор до конца все не принял.
Не знаю, как эти штуки подсознательно входят в нас, но я помню плачущих тетенек, бабушек, молчащих мужиков, когда ночью в моем родном городе Бузулуке Оренбургской области разрушали церковь. Ломали и потом на ее месте построили кинотеатр.
Он до сих пор там стоит. Вот зачем это нужно было? Не могу понять.
Павел I мог убежать!
Но не убежал
- Вот я занимался Павлом I. Его сложные комплексы нереализованных амбиций. Но абсолютно набожный человек, который безумно хочет быть честным перед своим народом.
Вот хочет он. Мое ощущение. Я могу быть тысячу раз не прав. И он открывает ящик для связи с народом, чтобы люди сами ему письма бросали, чтобы иметь «обратную связь» – так говорят сейчас. А людям чего-то еще хочется, и через какое-то время в ящик начинают бросать даже карикатуры на него. Вот так я, человек нравственной позиции, вдруг получаю на себя карикатуру… Я как-то поехал в отпускв Комарово. И первым делом побежал во Дворец, Михайловский замок. Там было закрыто. Я не попал в комнаты, ну, может, и хорошо. Зато краем уха зацепился, там была экскурсия – человек семь. Экскурсовод говорит: вот здесь, на этой площади, во дворе, Павла I добивали. И у него, говорит экскурсовод, было очень много дверей, потайных выходов, он мог убежать. Он мог убежать! Но он не убежал, потому что он был помазанник Божий. Это нравственный выбор человека. И это очень сложно.
Другая любовь
- Вот у меня в родном городе был такой человек – Геннадий Иванович Подкопаев. Он работал художникомоформителем в Доме культуры, куда я ходил мальчишкой в театральную студию. Он откуда-то был сослан и называл себя «ворошиловский стрелок». Это был человек неформального склада. Свободный человек. Однажды он взялся нам гадать, но не по картам, а «психологически» предсказывал нашу судьбу – кто, кем и когда станет. Так вот мне он творчества не обещал. Говорил: у тебя математический склад ума. Кто тебя возьмет в театральный? Ты с медалью закончил школу, знаешь математику, иди, будешь замечательным инженером. Может быть, меня коробило внутри, но я не обижался. Я ведь тоже не был уверен, что буду актером. Мне хотелось! Но я и сомневался: смогу ли постичь какие-то вещи. И когда сейчас с этим сталкиваешься – дети приходят на актерский, у них есть представление – сериалы, фильмы. Но когда они сталкиваются с профессией, понимают, что это несколько другое. И со мной – до третьего курса то же самое было.
Но постепенно-постепенно начинаешь приходить к какому-то другому пониманию театра, себя в театре и, может быть, другой любви к театру.
- И, может быть, Вы можете теперь сказать, от какой к какой любви пришли… – К какой я пришел? (Долго молчит.) Какая-то возможность, может быть… Возможность, с одной стороны, заглядывания в себя и доставания из себя каких-то вещей, о которых ты не предполагаешь, а с другой стороны – открывания для зрителя каких-то вещей, о которых он тоже не предполагает. Это состояние не всегда словами говорится.
Вот вдруг возникает что-то такое – непонятное, нереальное, может быть, метафизика или еще что-то, я не знаю.
Но вот это невидимое, потрясающее льется на зрителя и возвращается непередаваемой энергетикой.
Когда-то с режиссером Азаревичем мы начинали готовиться к постановке «Обломова». Со школьным представлением о герое в творческом «багаже». Азаревич начинает готовить спектакль неожиданно. Мы просто потрясены! Он начинает организовывать нам встречи с хиппи, чтобы мы попытались понять: вот молодые люди, почему они ушли в хиппи, почему «ушли» из жизни? Вот так он нас приводил к пьесе.
- Какой зритель Вам интересен?
На какого зрителя Вы надеетесь?
- Боже, убереги театр от зрителя равнодушного: играли плохо – он не расстроился, играли хорошо – он не обрадовался.
Когда на улице к тебе парень подходит, совсем не театрального вида… Подходит и говорит: это ты играл Иванова-то? Я говорю: я. А он: ничего так. Поверьте, это дорогого стоит. Потому что в любом случае: играешь ты в плохом спектакле или в очень хорошем, ты все равно вытаскиваешь кусок сердца.
К театру надо принуждать
- Говорят, нельзя детей принудительно приводить на спектакли. Я думаю, что в нашей сегодняшней действительности нужно детей принудительно водить на спектакли.
- Пока далеко в разговоре не ушли, я задержу Вас на фразе «в нашей действительности». Вот какая она, «наша действительность»? Что Вас, Борис Владимирович, в ней тревожит, волнует, не дает покоя?
- Меня волнует молодое поколение. Куда оно пойдет, и чего с ним будет. Потому что, мне кажется, здесь на государственном уровне совершены какие-то большие промахи. Наверное, я не за цензуру. Но я знаю, что клиповое восприятие действительности, подкрепленное западными боевиками и еще какимито вещами, очень оболванило нашу молодежь. И меня это волнует. Там такие клише, там такие стереотипы.
Бедненькие!
Как из этого вылезать, я не знаю.
Семья, молодой человек и культура.
Как соединить это в какую-то штуку?
Сложный вопрос. Но я уверен, им нужно показывать другие грани жизни. Они должны видеть другие образцы. И если хотя бы нескольких из них сцена зацепит – это много. Почему и говорю: к театру надо принуждать.

Дата публикации: 31-01-2010 Автор: